|
Преодолеть страх
Вите три года. Он рисует красками на большом листе,
приговаривает: «Рисую зеленую, теперь синюю...» Брызжет
кистью на лист — это цветной дождь.
— А сейчас что будет? — спрашивает. — Теперь какой
краской, а теперь? — при этом макает во все краски
подряд.
— Баба Яга! Какая страшная! Нарисую елку. Мы за ней
спрячемся!
Теперь Баба Яга носом к елке.
— Нос какой! (Витин не лучше, весь в краске.) Крючком.
Мама! — кричит он, замазывая Бабу Ягу зеленой краской.
— Уф, — отдувается, — больше нет Бабы Яги. Посмотрим,
где она? Откроем, — делает движение кисточкой, будто
открывает дверь. — Там, — сообщает, указывая на сокрытую
в зеленой тьме Бабу Ягу. — Заколю ее! — обратным концом
кисти колет рисунок. Проводит несколько линий по
поверхности. — А теперь медведь получился, нет, серый
волк.
Устал бороться с чудищами, привалился к спинке стула.
Вдруг вскочил, как бы очнувшись от мрачных мыслей,
распластал ладонь на чистой бумаге, вынул из кармана
фартука зеленый карандаш. Обвел им свою ладонь, палец за
пальцем.
— Раз, два, плачет ручка, мамы нет, папы нет. Не плачь,
ручка, скоро придут. А положи сюда, — хватает меня за
руку, обводит мою ладонь карандашом, потом соединяет
линией обе руки. — И соединились все со всеми! — Витя
переводит дух.
Принимается лепить. Лепит точно так же: нажмет пальцем
на ком пластилина — сковородка с ручкой, еще пару раз
щипнет — цветок на ножке...
Он впервые пришел на занятия. Борется со страхом,
преодолевает себя. И наконец успокаивается, соединив
всех со всеми. Моей рукой замещает отсутствующую мамину.
«Не плачь, ручка, мама с папой скоро придут!»
Разумеется, он не рисует и не лепит, а играет в
рисование и лепку. Как и положено в его возрасте. Но
есть серьезные вещи, которыми не играют. И он,
трехлетний мальчик, сообщает мне об этом во втором
рисунке. Отсутствие родителей серьезно.
Соединенные руки — образ дружбы и взаимного доверия. Я
получаю аванс.
Теперь мне предстоит оправдывать полученное авансом
доверие.
Белокурый, с редким чубчиком, сквозь который
просвечивает большой молочно-розовый лоб, в клетчатой
рубашке и брюках на подтяжках — он пришел учиться. Так
ему объяснила мама. Вокруг него дети — они тоже, значит,
учатся. Но что это такое — учиться? Он не знает, и ему
страшно. Страшно, но и интересно: брызгать кистью на
бумагу, говорить вслух, прятаться от Бабы Яги за елку. И
тетя рядом, вот ее рука. Витя пытается до нее
дотянуться. Так завязывается контакт ребенка и
взрослого. Не просто — через преодоление.
Взглянем на результат Витиного труда: темно-зеленое
пятно с брызгами салюта, над пятном — желтый, лимонный
овал, заляпанный коричневым. На втором рисунке слабо
обрисованы пальцы медузы...
«Шедевры», которые годятся разве что на мусор, я храню
уже 6 лет.
— Это тебе зачем? — спросила подруга, которая вызвалась
помочь мне убрать квартиру.
— Это Витино!
— А это — Васино? — подруга показала на следующую порцию
каракулей.
— Нет, это Анюты Платоновой.
— Как можно все помнить! — поразилась подруга.
Но и меня поражают причуды собственной памяти: дети с их
работами вытеснили стихи, что я знала наизусть, номера
телефонов и адреса. Но на это есть книги и записные
книжки.
Потерю же детских рисунков ничто не восполнит. Это
единственные свидетельства процесса освоения мира всеми
теми детьми, которых я узнала за 10 лет работы. Их — не
меньше тысячи. Они — мой клад. Но я не скупой рыцарь.
Я бы с радостью поделилась своим богатством с любой
картинной галереей.
Да никто на мои сокровища не зарится!
"Сказите позяиста, извините позяиста..:
Кроме того, что висит на стенах нашей квартиры, стоит на
полках, — кипы рисунков и скульптур под шкафами,
сервантом, ящики детских работ в гараже. Пластилин
пылится, деформируется, необожженная глина ломается,
рисунки желтеют. Изредка я навожу ревизию и все же — не
могу заставить себя выкинуть хоть что-нибудь.
Вот пластилиновая дама с воротником из настоящего меха.
Узнаю автора: Катя С. Ее лицо выражало бесконечное
любопытство. Даже нос был, как у любопытной Варвары —
длинный, вытянутый, с узкими ноздрями. Любопытство ее
отличало определенная направленность: украшения и
одежда, обувь и меха.
— Сказите позяиста, извините позяиста, что это у вас?
Мех?
Катя дотрагивается пальцами до моей шубы. Она висит за
шкафом. Проведешь пальцем — получаются бороздки.
— Я очень увлекаюсь мехами, — говорит она, не в силах
оторваться от моей шубы. — А оторвите мне, позяиста,
одну мешинку, я королеву буду лепить, для хитрости.
Для хитрости! Никакая королева ей не нужна, нужен
кусочек меха. Но она знает, что просто так здесь ничего
не дается — все с применением, вот и придумала —
королеву.
А то подойдет, уставится в ноги. Изучает.
— Простите позяиста, извините позяиста, что, у вас туфли
на каблуках? А если я закажу папе такие, он мне купит?
Или отловит меня в коридоре, возьмет за руку и,
восторженно глядя на брошку или кулон, спросит:
«Простите позяиста, извините позяиста, а можно вас
поздравить с Новым годом?»
До Нового года еще два месяца. Но человеку хочется
поздравить меня с Новым годом сегодня!
— Поздравляй.
— Спасибо большое. Я поздравляю вас с Новым годом.
Катя довольна. Она справилась с искушением самым простым
способом — поддалась ему.
Теперь Катя — пианистка. Учится в музыкальной школе. На
классном концерте она выступает в роскошном платье и
туфельках на каблуках. Она грациозно раскланивается
после выступления, и в ее поклоне слышится: «Сказите
позяиста, извините позяиста, вам нравится, как я
сыграла? Да? Спасибо большое».
Тема "Моя семья"
Только что я вернулась с прогулки, сняла с себя мокрую
куртку и резиновые сапоги. Я на даче одна. Тихо здесь,
только ветер шумит за окном, да урчит вода в трубах.
Кажется, сегодня я впервые увидела, как течет река. Как
быстро она течет, унося на своей бурой спине сгустки
мелких пузырьков.
Ветер заглушает пение соловья — вчера ветра не было, и
соловьи пели всю ночь.
Отцвели медуницы в перелесках, набухли соцветия ландыша.
Надо прожить полжизни, чтобы, оставшись дождливой
холодной весной в одиночестве, ощутить себя безмерно
счастливой. Тишина одиночества не рождает ощущения
покинутости, напротив, в душе — любимые голоса, на полу
— любимые рисунки.
Я разложила их еще утром. Все они — на тему «Моя семья».
Собирала годами, но сюда, на дачу, привезла всего лишь
полсотни.
Дома остались «Автопортреты», «Любимые места», «Любимые
вещи», «Плохие и хорошие настроения», остались полки со
скульптурами, все наши «Сны», «Мамы с детьми», да еще те
ящики с работами, которые я вывезла из разгромленной
студии. К ним еще больно прикасаться, и они так и живут
у нас, нераспакованные.
Четырехлетки в понятие семьи включают одушевленные и
неодушевленные предметы.
Зелик А. уже в четвертом классе. Суровый пионер в очках.
А тогда, в четыре года, это был краснощекий красавец с
фаюмских портретов. Много разглагольствовал, да мало
лепил. К шести годам он проснулся и стал выдавать
«на-гора».
Его композиция насыщена разнообразными «знаками», сейчас
невозможно было бы расшифровать эти «знаки», к счастью,
я подписала их. Папа в очках (очки — один глаз) с черным
туловищем (видно, в костюме) на тонких ногах, без рук.
Мамино лицо закрашено черным фломастером, она изображена
у печки, у нее есть руки и даже туфли на каблуках. А вот
и сам Зелик, притулившийся к отцу и похожий на стул с
головой, надетой на его спинку. Неподалеку от этой
парочки — проигрыватель. В ногах — кровать. Обозначены и
стены, а под рисунком колечки неправильной формы.
Написано, как объяснил Зелик, «СССР».
Все обозначено: страна проживания, в стране дом, в доме
— стены, кровать, печка почему-то и проигрыватель, и
живут здесь папа — мама — сын. Благополучный мир. Так
оно, надеюсь, и есть на самом деле.
Для Алеши П. самая главная — мама. Папа указан зеленой и
синей полосами, наезжающими друг на друга. В стороне —
дедушка, скорее всего, отец мамы, нарисован красным, а
мама — разными цветами, но головы мамы и деда с
торчащими волосами похожи. Близ мамы — дерево и трава.
У Алеши П. нет папы. Однако на рисунке он изображен.
Картина мира Алеши включает папу. У всех есть, и у него
должен быть. Больше всего на свете Алеша любит жить
летом на даче. Дерево и трава — члены его семьи.
Семья Миши У. в рамке. За рамкой — солнце. Мише тоже
четыре года, но он уже понимает, что семья — это дом, а
солнце не живет в доме. Зато телевизор — полноправный
член семьи. Для большего сходства с человеком он
пририсовал телевизору голову. В семье, по порядку: папа,
Миша, «никто», мама, телевизор. Кто этот «никто»?
Миша уверен: у них в квартире поселился «никто». По
ночам «никто» просыпается, съедает продукты из
холодильника, и наутро есть нечего, хоть шаром покати.
Помню, Миша заразил всех историей про «никто». И дети
долго рассказывали мне, что натворил у них дома «никто».
Именно ночью, когда все спят. Хотя по логике вещей
«никто» мог бы разбойничать и среди бела дня, он же
невидим!
Взглянув на рисунок Саши М., можно сразу определить, кто
мама, кто папа и кто — все остальные. Саша обозначил это
цветом. Мама красная (красивая), папа — синий, а
бабушка, дедушка, Алеша и сестренка — серые.
Алеша М. подвержен частой смене настроений. И несмотря
на то что все члены его семьи изображены схематично,
выражение лиц у них — разное. Алешин рисунок, с точки
зрения психолога, говорит о неблагополучии в контактах
между членами семьи. Все — безрукие.
На самом деле семья у Алеши прекрасная, все добры друг к
другу и к Алеше в особенности. Трудность состоит в том,
что семья эта — работающая и детей приходится отдавать в
садик. Алеше, при его невротическом складе, непрерывное
общение не показано. И потому Алеша легко возбудим,
быстро переутомляется и на «неинтересные» задания
отвечает нехотя. Что и видно по характеру рисунка.
Коля Ф. — хитрец. Он любит рисовать только машины и
дома, а людей — не любит. Вот как он вышел из положения:
«Это мы на машине уехали, а дома остались баба Валя,
баба Дуня и деда Петя». На самом деле нет у них машины,
он только о ней мечтает. Вот и нарисовал свою мечту.
Лёне М. чуть больше четырех. Посмотрите, какое веселое
семейство и как динамичен рисунок! Обратите внимание на
перекрещенные руки. Обычно дети налагают линии друг на
друга, Лёня же мастерски показал, какие руки сзади, а
какие — на переднем плане.
Сейчас Лёня учится в художественной школе, делает
серьезные успехи в графике, что и следовало ожидать.
«Нарисую себя маленькой, не хочу — большой. Ой, нет, я
нарисую своего котенка. Не люблю я себя рисовать. Я —
большая, а больших я терпеть не могу». Несмотря на это
заявление, Ира Т. изобразила и себя, и котенка, и
облака. А про маму с бабушкой забыла. Увлеклась или
нарочно не стала рисовать их?
Петя П. пяти с половиной лет — круглый фантазер. Задания
он вроде бы не выполнил. Но разве плохая у него семья?!
Свет люстры бросает лучи на веселого клоуна, парит
птица, вокруг — невиданные существа.
Сережа Л. — выраженный эгоцентрик. Хорошенький,
избалованный, он приносит на урок иностранные машинки,
чтобы покрасоваться. Играть никому не дает. Вот он и
нарисовал одного себя. На мой вопрос, где остальные,
ответил: «Они не поместятся».
У Нади Ф. нет отца. Она очень тоскует по нему. Мама
осуждена за кражу. Надя живет с бабушкой. Добрую бабушку
Надя наделила воздушным шаром. А мама все равно
красивая! Папа же плывет по небу-реке на лодочке.
Недосягаемый.
За ярким, с такой любовью нарисованным семейством —
Надино горе. Она не может с ним смириться. И в порядке
компенсации создает сама миф о благополучной семье.
Настя О. — замкнутая, малообщительная. Это
просматривается в рисунке. Настя замыкает колонну из
мамы, папы и бабушки. Она протягивает им руки, а сама
смотрит в другую сторону. Дух противоречия снедает
девочку. С завистью глядит она на весело болтающих между
собой детей, но в разговор не вступит. Такая вот
противоречивая натура.
Дети, чьи рисунки мы сейчас увидели, уже выросли. О
многих из них я ничего не знаю. Папки с адресами и
номерами телефонов уничтожили, когда упразднили студию в
Химках. Иногда в транспорте я встречаю выросших своих
учеников. И сразу узнаю их. Они припоминают меня с
трудом. Но лепку — помнят! Быстро течет река. Я слышу ее
течение...
Непроявленная пленка
У Любы теперь всё есть. Мама, папа, бабушка, дедушка,
белый попугай и белка в клетке.
Люба похожа на бельчонка — густые рыжие волосы собраны в
хвост на затылке, само личико маленькое, с острым
подбородком и крупными верхними зубами.
У Любы и повадки зверька. Войдет в класс, оглядится у
двери, высмотрит свободное место — и прямехонько к нему.
Сядет, соберется в комок и молча лепит.
«Девочка несколько лет провела в санатории, где не
обращали внимания на общее развитие ребенка. Она не
любит вспоминать этот период своей жизни», — написано о
ней в анкете. Значит, она помнит свой «санаторий»! Раз
не любит вспоминать, значит, помнит.
Кроме молчаливой диковатости зверька, пожалуй, ничто не
свидетельствовало о прошлом неблагополучии. Но такое
бывает у детей и не из дома ребенка.
Первые уроки показательны. Ты видишь, как дети,
разгоняясь на стартовой площадке игры, набирают скорость
и отрываются от земли. Их уносит фантазия. Разумеется,
не то, чтобы до сих пор их воображение спало, а теперь
проснулось. Просто оно получило направление, цель.
В одной с Любой группе — Авдий и Гордей. Они, умственно
неполноценные дети, активно участвуют в строительстве
«шоколадного» дома. Усыпают пуговицами пластилиновые
брикеты — это будут стены дома из вафель.
Чтобы не прослыть белой вороной, Любочка тоже плющит
пластилин — вырезает из него ровные квадратики.
Авдий и Гордей рвутся в бой, сами пытаются прикрепить к
каркасу «стены», а Любочка складывает квадратики в
крышку из-под пластилина. Действует как автомат. Ни на
кого не глядя и, наверное, мечтая, чтобы это скорее
кончилось.
Как ей помочь? Нужно, чтобы у нее получалось. Нужно,
чтобы она убедилась в том, что делает все это не зря.
Попробовала метод «полуфабрикатов» — предлагаю Любе
целого человека с недостающими глазами, носом. Она
долепливает — и уже не прячет своего человека в коробку,
выставляет на обозрение.
Я знаю, что в доме ребенка дети работали с раскрасками.
«Долепливание» — это почти то же самое, что и
раскрашивание. Только там надо заполнить контур цветом,
а здесь — дополнить форму до целого.
Задача ей знакома, она с ней справляется. Однако
внутреннее безразличие ко всему, что происходит, не
убывает. Все чаще ловлю себя на странном ощущении:
словно я имею дело с достаточно оформленной оболочкой,
внутри которой — пустота. Но это пустота не муляжа, а
неназванных понятий, отсутствующих связей.
Фридл в условиях концлагеря создала систему реабилитации
детей средствами рисования. В чем заключалась
реабилитационная педагогика Фридл? В налаживании
внутренних связей ребенка с внешним миром, даже таким
страшным, как концлагерь, — иначе можно сойти с ума.
На «полуфабрикатах» я проверила, как усвоен Любочкой
прежний опыт, теперь моя задача — извлечь со дна ее души
то, что ее гнетет, мучает, помочь выразить это «что-то»,
назвать его, чтобы от него избавиться.
Все, что было с Любой в первые пять лет ее пребывания в
доме ребенка — засвечено, ушло в глубь подсознания. Но
именно прожитая ею жизнь, иная, по сравнению с
благополучной нынешней, еще держит ее в оцепенении. У
Любы слабо работает вектор исследования и поиска, с
помощью которого ребенок и осваивает мир. Значит, ее
связи с нынешним миром еще слабы, едва намечены.
Есть такое понятие — теплохладность души.
Равнонаправленность души к полюсам добра и зла.
Неустремленность ни к тому, ни к другому. Почему-то об
этом часто думалось в связи с Любой.
Прошел год. Она выросла и очень изменилась. Борис
Никитич замечательно поработал с Любой. Теперь она поет,
танцует. А главное, завязываются контакты с детьми. Уже
есть и подружка, и мальчик, который ни шаг не отходит от
Любы. Правда, она не проявляет к нему особой симпатии,
но и не отталкивает его.
Развилось и воображение. Теперь Любочка умеет выражать в
форме не только предметы, но и понятия. Например,
дружбу. Вот как она изобразила ее в глине. Почти целый
урок размазывала глину по картону, утрамбовывала, чтобы
вышло ровно-преровно. Я решила, что она готовит
поверхность для рельефа. Нет. В самом конце урока она
вылепила маленького человечка с большой головой,
похожего на младенца с полотна Чюрлениса, рахитичного,
большеголового. Посадила его в центре.
— С кем он дружит? — спросила я ее.
— Ни с кем, — процедила Люба.
Перед нами явление, не зафиксированное в науке:
засвеченная пленка проявилась. Тема дружбы
спровоцировала детей на многофигурные композиции, где
все дружат со всеми, одна Люба на огромном пространстве
картона, будто на выжженной земле усадила крошечного
малыша с отверстиями вместо глаз.
Следующим уроком после лепки была музыка. Загремели
бубны и погремушки, а Любочка все сидела за столом.
Подружка позвала Любу, Люба отмахнулась.
Я похвалила ее за работу. Может быть, она этого ждет,
оставшись со мной наедине?
Люба не отозвалась. А потом она встала и выкинула свою
дружбу вместе с картоном в ведро с глиной.
— Плохая, — сказала она, — я другую слеплю, потом.
Этот поступок Любы — разрыв с прошлым, которое тяготит,
угнетает ее. Пленка проявлена, отпечатана, фотография же
уничтожена. Пришел час, когда Люба раскрылась, в первую
очередь перед собой. Можно представить себе, какая
борьба шла в маленькой девочке в течение тридцати минут.
Она одержала победу, и теперь стало спокойнее за ее
судьбу.
Толю К. усыновила балерина, вышедшая на пенсию. У Толи
был какой-то недетский, остановившийся взгляд. Он часами
смотрел в одну точку, не отзывался, когда к нему
обращались. Работа с ним походила на игру ребенка с
куклой. Ребенок ставит куклу на пол, приговаривает:
«Иди, иди». Кукла же остается на месте, пока ребенок не
передвинет ее ноги, то левую, то правую. Так и мы
поначалу «водили» Толю.
В отличие от Любы Толя попал не в большую семью, а в
довольно беспомощные женские руки. Его связи не
расширялись механически (Любе пришлось сразу определить
свои отношения со всеми членами семьи, да и животными),
а ограничивались отношениями: мама — сын. Самыми
ответственными. Он явно был не готов к ним. И впал в
летаргический сон. Возможно, от счастья. Но раскачать
Толю оказалось много труднее, чем Любочку.
Целый год продолжалось это его гляденье в одну точку.
После лета наметились первые сдвиги. Толя как бы вдруг
начал воспроизводить все то, чем мы занимались прошлый
год. Приставит к колбаске лепешку — гриб. Не зонт, не
молоток — гриб. Свернутая колбаска — улитка без рожек. И
песню вспомнил, что пели в прошлом году. Вспомнил, какие
надо смешать краски, чтобы вышла зеленая.
Оглушенный судьбой ребенок медленно приходил в себя.
Трудно было определить, какой он — добрый или злой,
скупой или щедрый. Но что радовало — он рвался к нам, он
готов был дневать и ночевать с нами. Пробуждение в том и
состояло, что Толя теперь что-то хотел или чего-то не
хотел. Волеизъявление — свойство активной личности.
Только к середине второго года занятий Толя окончательно
освоился, стал отвечать на задания.
И третья девочка — Вера. Зажатая, агрессивная, с явными
признаками аутизма. Если с Любой и Толей можно было
работать как с психически полноценными детьми, то с Веры
нельзя было спускать глаз. То выльет ведерко с водой
из-под краски на стол или, еще хуже, на платье соседки —
и тут же обмочится. От страха. То, влекомая волею
мощного импульса, со всего маху ударит кого-нибудь из
детей или в волосы вцепится.
В целях безопасности пришлось разъединить столы и
рассадить детей по четверо. У нас с Верой был отдельный,
свой столик.
Родители детей этой группы обратились с жалобой на
Верину маму. Мамы и бабушки уничтожали взглядом
несчастную молодую женщину. К тому же — незамужнюю.
«Вот, взяла ненормального ребенка, и наши дети из-за нее
страдать должны».
Мать Веры безмолвно сносила недовольное жужжание,
оправдывалась перед заведующей. Сама сирота, удочеренная
в возрасте Веры, она знала, на что шла. С каким трудом
заполучила Верочку! Незамужним-то не доверяют детей.
Одно обстоятельство помогло — наличие пригодной
жилплощади.
Верина мать сызмальства тянулась к детям. Учительнице на
продленке помогала возиться с первоклашками. Ее влекла к
заброшенным детям память собственного детства: та, что
стала ей матерью, тоже была одинока, работала нянечкой в
больнице. Судьбы. Мы стали равнодушны к чужим судьбам.
К каждому уроку приходилось раздвигать столы,
расставлять стулья. Мать Веры мне в этом помогала. Она
не знала, как выразить признательность за то, что мы
отстояли Веру, за то, что пытаемся ей помочь. Это тоже
вызывало недовольство родителей.
Период агрессивности сменился периодом «слезным». Будто
внутри девочки таял айсберг, и ее заливало слезами. Но
постепенно Вера успокоилась, привыкла. Кстати, если не
поощрять детей на «справедливый гнев», то они быстро
перестают реагировать на странности чужого поведения, и
от этого странности пропадают сами собой.
Рисунки Веры сохранились. По ним можно восстановить
«историю болезни», проследить эволюцию девочки.
Из пластилина, положенного в морозильник, ничего не
вылепишь. Его надо согреть, и он станет податливым.
Бездушный пластилин требует тепла. Что уж говорить о
душе ребенка, которая в особо чувствительный период
становления и «взрывного» развития томилась в колодках?!
Какими бы выросли эти дети, если бы они не попали в
семьи? Если бы столько людей не двинулось им навстречу,
не умерило их горе любовью и заботой?
дальше
|
