|
Мы сочиняем книги
— Сегодня мы будем писать книги!
— Я не умею писать!
— И я не умею!
— И я!
— И я!
Разумеется, пятилетние дети не только писать, но и
читать-то еще не умеют, за редким исключением. Что же я
им предлагаю: прыгать с самолета без парашюта?
Показываю детям обычную взрослую книгу, чтобы они не
отвлекались на картинки, — воображение унесет их далеко
от нашей сегодняшней затеи.
— Это обложка. А это что?
 —
Это заложка, заворот конца, — говорит Виталик.
Темно-зеленые глаза спрятаны за длинными ресницами. На
первых занятиях Виталик изъяснялся исключительно
шепотом: «Я шутить не люблю, но иногда по-шу-чи-ва-ю.
Это у меня не человек, а Мурзила, к вашему све-де-ни-ю.
Мой папа — живодерник, он мышей живьем вспа-ры-ва-ет...»
— На той стороне написано, сколько стоит, — выкрикивает
Арам (Арам — шумный, бурный, что не подумает, все
вслух). — Приглашаю на обед к Скуперу!
— Кто это — «Скупер»?
— Скупердяй. Вы все придете, а он вас столом накормит.
Два пилильщика напилят стол на доски — вот и кушанье.
— А стола ему разве не жаль?
— Нет. Он скупердяй столовый. Живет в столовой, там
столов этих — до потолка (взглянул на потолок, прикинул
— низковат). До неба, в общем.
— К Скуперу я идти в гости отказываюсь, а вот книжку про
него с удовольствием прочту.
— Сейчас напишу!
Смотрю, и правда пишет, волнистыми линиями строку за
строкой.
Воспользовавшись моментом (Арам умолк), «разбираем»
книгу дальше:
— Что внутри?
— Рассказы, — подает голос Оля.
Высокая, выше всех в группе, и рисунок ее висит высоко,
под потолком. Она попросила повесить именно туда, против
двери, чтобы каждому входящему он был виден сразу.
Оля — дочь местной дворничихи. Она проста и прямодушна,
как ее рисунки. Она стремится запечатлеть то, что видит
вокруг. Все всамделишное.
Олин «Наш двор» — постоянно перед глазами. И смотреть на
этот яркий праздничный рисунок не надоедает. Двор
нарисован фломастерами. На переднем плане играют дети, и
видно, что они именно играют. В центре — карусели, во
фронтальной проекции. Также во фронтальной проекции —
клумба с цветами посреди двора. Потому что и на
карусели, и на клумбу Оля смотрела сверху вниз. Все
правдиво. Вдалеке (Оля уже может показать на рисунке,
что ближе, что дальше) — шоссе. По нему едут машины.
Рисунок выполнен в параллельной, китайской перспективе:
ближе — дальше выражается не в размерах предметов, а в
их расположении: сперва дети (внизу), выше — карусели и
клумба, вверху — дорога с машинами. Это свидетельствует
о необычайной наблюдательности Оли, о пристальном
разглядывании всего, что вокруг.
Под стать ей закадычная подружка Аня, автор еще одного
шедевра — «Лето на даче в Коломне». На первом плане —
искрящаяся Коломна с куполами церквей, а вдалеке, у
горизонта, река с маленьким корабликом. Больше всего на
свете Аня любит сказки Пушкина. «Лето в Коломне»
напоминает иллюстрацию к сказке о царе Салтане.
— Я буду писать книгу Пушкин – заявляет она твердо.
Перетрогала все свои многочисленные заколки, проверила,
не расплелась ли коса, и уселась ровно, пряменько, чтобы
приступить к «Пушкину».
Перед детьми — сложенные пополам листы бумаги: плотной
(на обложку) и тонкой (на текст).
— А я напишу книгу военну! — сообщает Дима (у него папа
военный. Папу он обожает — отсюда и тема любимая). — Я
ее синим фломастером напишу, одним цветом, потому что у
военных — строгость и порядок.
Наш Дима очень любит порассуждать о строгостях и
порядках. Фантики, рассыпанные по столу, — непорядок.
Дима раскладывает их по кучкам, сортирует.
— Не хочу я писать про этого столового Скупера! —
заявляет Арам. — Лучше напишу рассказ, как мы с дедом в
Набрани машину чинили.
— Ты был в Набрани?
— У нас там дача, у деда. Сейчас нарисую.
Мне-то казалось: Набрань — сон детства. Узкоколейка,
дребезжит мотовоз, огромный поваленный ураганом карагач,
под которым мы с Марой нашли целый таз грибов; ежевика,
от нее - на пальцах оставались фиолетовые следы — по ним
бабушка распознавала, что «девочка опять съела немытые
ягоды»; роща миндаля и грецких орехов... Оказывается,
она реально существует и у деда Арама там — дача!
— Моя книга будет стоить восемь рублей, — дребезжащий,
скрипучий, как мотовоз, голос Кати-старушки; с трудом
привыкаю к ее ноющим интонациям. — Это будет осень.
Действительно, осень: посередине листа — продолговатая
капля, внизу — лужа, в ней — оранжевый лист. Катя еще не
может показать, что капля капает, но форма капли (тонкая
сверху и разбухшая к середине) создает впечатление, что
она, капля, вот-вот упадет на лист.
Начали приценяться. От копейки до триллиона.
— Кто же купит такую книгу — одну обложку? Стали
представлять: приходим в магазин — ох, и интересная
книга! Про каплю она что ли?
— Про осень, — защищает Катя свое детище.
— А я вижу каплю, лужу и лист. Может, это рассказ, как
все дружили, как наконец пришла осень, пригнала лист в
лужу, а уж капля тут как тут...
— Да, рассказ! — тянет Катя.
— Вот и напиши рассказ.
— Смотри, как писать надо! — Дима показывает книгу: «Воена
Кынига».
— Я букв не знаю... — у Кати слезы близко, надо
выручать.
— Смотри, рисуешь змею ползучую, — Арам показывает, как
писать.
— Это не слова-а-а... а змея-а-а...
— Как будто слова, — Арам уже с некоторым сомнением
смотрит на «текст»: ползучая змея не похожа на буквы.
— У меня книга «Пушкин» для детей — картинки одни. И у
тебя, Катя, для детей. Они-то читать не умеют! — Анин
довод оказался самым убедительным.
— У меня вселенная книга - шепотом говорит Виталик. — На
обложке ничего, с той стороны — ничего. Я пишу
невидимыми чернилами о всем во вселенной. Вот тут, —
тычет Виталик пальцем в белый лист, — бумоглот. Он
глотает бумагу. Я нарисую, он проглотит — и опять
ничего. И всю вселенную бумоглот... — «проглотит»
Виталик заменяет многозначительной паузой. — Такой вот
он у меня, ничего не поделаешь...
Да, с ним, конечно, ничего не поделаешь, а вот с
Виталиком что делать? Может, за «бумоглотом» скрывается
страх перед чистым листом? Или трепет?
Вспомнился случай. Разложила перед детьми кленовые
листья. Спрашиваю: «Красивые?» — «Да, — отвечают, —
красивые». Тогда я капаю каждому на лист грязной краски
и прошу сделать так, чтобы листья снова стали красивыми.
Дети пытались превратить грязную каплю в узоры, а
Виталик пошел с листом в туалет и смыл с него «грязь».
Дети искали выход из сложившейся ситуации, Виталик
отменил саму ситуацию. Тихий фантазер принял самое
разумное решение.
Наши первые книги — на стенде. Они все разные, все
замечательные. Но самая выдающаяся — книга Арама. Он
взял ее с собой и через три дня вернул с текстом.
Написанным буквами. Слитно. Слова не отделены друг от
друга:
АДНХДАУДЕДЫСЛАМАСЛАМАШИНАИЯПАМОКИЁЧЕНИТ
— Вы не представляете, что с ним творилось, —
рассказывает мать Арама. — Три дня никому покоя не давал
— учи его писать! Скажите, — с восточной
экспрессивностью всплескивает она руками: — что вы с
ними делаете?!
— Играю.
— Это так вы называете, на самом деле есть же у вас
замысел! Ну как ребенку в голову придет за урок в 35
минут написать книгу, да еще оценить ее стоимость?
Арамина стоит рубль, между прочим.
Но я действительно не собиралась учить их писать.
Это неожиданный результат.
Поразила меня и Юта. Поначалу я не могла понять, что она
собирается делать: вырезала из картона надпись «Балканэкспорт»,
искромсала слово ножницами на части, затем нарезала
фантики на квадраты и к каждому прилепила по кусочку
пластилина.
К концу урока перед Ютой лежал готовый, по всем правилам
полиграфии выполненный макет книги. Вместо фамилии
автора и названия книги она выклеила на обложке «рыбу»,
используя буквы из «Балканэкспорта». Внутрь книги
поместила квадратики фантиков — текст, расположенный в
два ряда, колонками.
Здесь Юта выступила как аналитик. Она сумела передать
структуру книги. «Красота», по ее уже шестилетнему
разумению, — это четкая, лаконичная структура. Попытка
двухлетней давности создать на картонке образ «красоты»
нашего класса ею осмыслена, проанализирована. Освоена.
— Как изменилась Юта, — говорит Танечка, Татьяна
Михайловна.
Дети разошлись, мы разглядываем «продукцию». Классы
лепки и живописи друг против друга. Это дает возможность
постоянно наблюдать, что ребенок лепит и что он же
делает в цвете. Частенько к нам заглядывает Рустам (он
преподает «Развивающие игры») — поделиться впечатлениями
прошедшего дня. Сегодня Рустам печален — половину детей
у него забрали и отдали на «подготовку к школе». Таню
выселяют из просторного класса — здесь расставят парты.
Вместо мольбертов.
Поступь развала слышна. Но пока мы вместе, пока дети с
нами, мы работаем.
А ночами я пишу книгу в единственном экземпляре. Потом
ее тоже можно будет прикрепить к стенду.
Волшебные зеркала
Глядя в волшебные зеркала, можно загадывать любые
желания. Чего не испросят дети у зеркальца из фольги и
пластилина, которое только что слепили! Одному подавай
царство, другому наколдуй сестру, третьему — волшебную
палочку, вечную: если зеркальце разобьется, у палочки
можно будет все время просить.
Первоклассник Сережа все ходит в студию, никак ему с
нами не расстаться.
— Мне ничего не надо, — заявляет твердо, — у меня есть
одно желание, но оно уже исполнилось, оно у меня на
пиджаке.
Сережа выпятил грудь, чтобы малышня увидела и по
достоинству оценила красную октябрятскую звездочку,
воплощенную мечту Сережи.
— И больше ты ничего не хочешь? — спросила я Сережу.
— Ничего. — Потом подумал и признался: — Подзорную
трубу.
Школьная учительница жалуется на Сережу — неактивен,
безучастен к учебному процессу. Видела бы она глаза
своего безучастного ученика в момент, когда он нам
демонстрировал звездочку!
Дома нашлась игрушечная подзорная труба. Большая удача.
Разумеется, Сережа признался про подзорную трубу без
всякой корысти, но какова будет радость — получить
вторую по счету мечту в подарок!
— Этак они поверят, что зеркала волшебные, будут целыми
днями клянчить! — упрекнула меня одна родительница.
Взрослые боятся последствий. Дети живут мгновением. Вот
какое у них было мгновение — сидели за столом, при
самодельных свечах, и шептали в свои пластилиновые
зеркала: «Пусть будет царство!»
Пусть будет! И они видят — конечно же, они в царстве: в
темноте горят свечи, на столе — конфеты в блестящих,
шуршащих обертках, оранжевые мандарины, замки с
остроугольными вершинами — настоящее царство! И все это
— благодаря пластилиновым лепешкам, обернутым в фольгу!
Отважная Варя
— А куда посылают того, у кого средняя душа? Не злая и
не добрая? Разрывают пополам?
— А ты знаешь, что плохие над хорошими делают? Они их
все делать заставляют. Например, насыплют пшеницы в золу
и заставляют выбирать. Это я про Золушку догадалась.
Догадки приходят детям неожиданно. В отличие от взрослых
дети думают постоянно. Взрослый лозунг «Экономь думать!»
на них не распространяется.
Дети любят смотреть в окна. Интересно, помнят они, к
примеру, занавески или шторы в своей комнате?
— У меня с такими полосками, а потом внизу как будто в
клетку.
— У меня с зайчиками и белочками.
— У меня дырявые, белые, а около батареи вот такая
дырина, я в ней куклу в гамаке качаю.
Но чтобы увидеть, какие же все-таки у них занавески, я
прошу нарисовать — красками. Мне бы хотелось у каждого
побывать в гостях, да не выходит.
— А вы приходите в нарисованные гости!
— Цветы на подоконнике рисовать?
— У нас не цветы, а кастрюли. Еще хлебница. Мама ее
забывает закрывать, а папа ругается.
Рисуя, дети рассказывают про свою жизнь. Жизнь разная,
но не слишком разнообразная. На мой взрослый взгляд.
Дети не оценивают, просто повествуют. Они не критичны и
всё принимают как должное.
Варя худенькая, большеголовая, глаза смеются из-под
светлой челки. К концу урока она подходит ко мне с
рисунком. Видно, что-то хочет сказать строго
конфиденциально.
— Я нарисовала занавески в санатории. Для наших краски
нет.
— А какая же нужна краска?
— Переливчивая. А в санатории вот такие были, — тычет в
грязно-зеленый лист с черными полосками.
— Красивые?
— Да нет. - Варя краснеет. — Грязные. Поэтому я грязно
нарисовала.
Варя — правдивая. Наверняка ей кажется, что взрослые
видят сквозь стену. Переливчатость домашних занавесок
передать не удалось, обмануть — не посмела. Вдруг я
знаю, какие у них занавески?
В конце прошлого года у нас был праздник. Во время
чаепития я спросила у детей:
— Кто в этом году плохо занимался?
Варя встала из-за стола. Единственная.
— Значит, дарю подарок Варе — пластилин, бумагу и
краски. Летом она потренируется и будет заниматься
хорошо, может, и лучше всех.
Детей как ветром из-за столов сдуло. Все рвались к ящику
с подарками, все клялись, что именно они хуже всех.
Разумеется, «ненагражденным» с праздника никто не ушел,
но критично настроенной по отношению к себе, к своей
работе оказалась одна Варя, большеголовая худышка.
Жиденькие прямые волосики, у висков — младенческий пух.
И какая отвага!
Лошади и дамы
Девочка Танечка — нескладная.
 Одета
«нефирменно», в коричневые гамаши, темно-зеленый свитер
с голубой каймой у подбородка, на кривых зубах —
пластинка. Родители в возрасте. Впервые привели свою
шестилетнюю дочь в детское общество. В садик она не
ходит — болезненная, дома целый день с бабушкой.
— Ты любишь рисовать? — спрашиваю. Пожимает плечами.
Никнет к маминой юбке.
— А лепить?
Втянула голову в плечи, что черепаха, и застыла.
— Ты принесла мне что-нибудь? Рисунки, картины?
Смотрит на мать, вот-вот расплачется. И все это — в
подвале дэзовском, освещение тусклое, на стенах —
плакаты о безопасности уличного движения, разве что в
шкафу, за стеклом — детские работы, признак нашего
существования. Подвожу ее, прилепленную к матери (папа
сидит у двери, напряженно молчит), к шкафу. Смотрю:
заинтересовалась.
— Мы принесли... — говорит мама полушепотом. — Достань,
— обращается к мужу.
Папа, высокий и тоже какой-то нескладный — руки длинные,
ноги длинные, а голова маленькая, — вынимает что-то
огромное из дипломата, раскладывает на диване. Рыба? Нет
— рыбища! Склеенная из тетрадных листов в клеточку.
Раскрашенная карандашами, простыми, что в наше время —
анахронизм при броской яркости фломастеров. Рыбища
тугобрюхая, вся в карманах — и на пузе, и под жабрами, и
чешуя, приглядываюсь, карманами. Настоящая бумажная
скульптура... из тетрадных листов.
Жестом фокусника Танечка вынимает из рыбиного брюха
десятки рыбешек, тоже нарисованных и вырезанных.
— Это ее дети. — Из-под жабр достает солнце и луну. —
Когда рыба плывет, у нее с одной стороны закат солнца, а
с другой уже луна появляется.
Рыбино пропитание — водоросли и червяки — извлекается
из-под чешуек, и девочка с мальчиком — из-под хвоста.
Они путешествуют на рыбе.
Пока я постигала жизнь невесть откуда приплывшей к нам в
подвал рыбы, собрались дети. Они точно так же, как и я,
застывали у диковинного экспоната, и Танечка уже
по-хозяйски свободно демонстрировала всем луну и солнце,
червяков и водоросли.
— У нас там еще полно такого... — сказал папа. Такого! И
пошли: путешествие мотылька, приключение жирафа,
путешествие на гигантском корабле в Африку, где Африка
(пальмы, обезьяны, бананы, оранжевое огромное солнце) —
в карманах корабля.
— Как ты это придумала?
Скромный художник только плечом повел на глупый вопрос.
 Отныне
по субботам Таня приходила в наш подвал, который
остроумно окрестила одна родительница — «Дети
подземелья».
Ей нравилось лепить из глины, но больше всего привлекали
«блестяшки» — цветная фольга. Так они ее пленили, что
хоть маленький кусочек «золота» или «серебра», а положит
в карман передника, взглядом спрашивая: «Я беру это
себе, можно?»
И на занятиях, и дома Таня сочиняла свои «жития».
Вспомним житийную иконопись. В центре — тот, чье житие
изображено, по кругу — этапы жизни, в хронологической
последовательности. Это канон. В нем простой и высокий
смысл. Приемами жития пользовались как старые мастера
(Рублев, Феофан Грек и др.), так и современники, Н. В.
Кузьмин например. На обложке его книги «Круг царя
Соломона» заключены в круг ипостаси земного бытия царя.
Простая мысль — уместить все на одной «странице».
«Страницей» могут быть и врата собора — скульптурные
«жития» Родена и Джакомо Манцу.
Рыбина, начиненная солнцем и луной, девочкой с
мальчиком, водорослями и червяками, — это «житие». Так
же как и корабль, плывущий в Африку. У него Африка при
себе. Плывя в Африку, он фактически уже находится в этой
самой Африке. Вспомним восточную мудрость: «Перед тем
как отправиться куда-нибудь, подумай, не там ли ты уже».
Вместе с тем рыба и корабль — мифологические образы.
Вспомним библейского пророка Иону, путешествующего во
чреве кита. Разве что Иона был внутри рыбы, а Танины
«персонажи» — снаружи и лишь прикрыты «карманами».
 Своими
работами Танечка произвела революцию среди «детей
подземелья». Отныне их любимым занятием стали бумажные
скульптуры. Они пытались сработать таких же рыб с
карманами, птиц с гнездами и птенцами — удавалось, и
неплохо, однако превзойти Таню было невозможно. Она все
делала с размахом: широко, по-хозяйски владела бумажным
пространством, всякий раз изобретая новое — скульптуру
слона из фольги, поросшую фантастическими бумажными
цветами (слон-гора, подарок для любого
художника-мультипликатора); бабочку с несчетным
количеством крыльев (она летает, а когда не летает, то
крылья так-так-так — как пропеллер). Все это,
наблюденное художественным оком, сыпалось из папиного
уже теперь не дипломата, а рюкзака с фанерным дном —
чтобы конструкции не помять.
Неужели все это пройдет и потонут корабли вместе с
Африкой? Как предотвратить кораблекрушение?!
Машина вместе с дорогой
Миша самый младший из «детей подземелья». Он впервые
видит пластилин. Интересная штука! Дети мнут его в
руках, помнут, помнут — выходит кошка, мышка, зайцы.
Миша пробует нажать на пластилиновую «клавишу» пальцами.
Никакого эффекта. Он водит пальцами по «клавишам»
(видимо, у них дома есть фортепьяно) как начинающий
музыкант — робко, со страхом.
Не спешу вмешиваться. «Поразить» ребенка ничего не
стоит: несколько профессиональных движений — и зверь
готов. Но мне интересно, что же он все-таки сам, без
меня станет делать. Пока он посматривает по сторонам,
как там дела, и, осмелев, комментирует вслух: «Кошка,
колбаска, баранка». Обживается в пластилиновом мире.
Наконец — первый аккорд. Смело, рывком, отрывает от
целого брикета кусок, прилепляет снова, приставив кусок
к целому так, что получилась кочерга. К кочерге
прилепляет лепешку другого цвета:
— У меня машина!
— Машина на одном колесе, а вот это что? — спрашиваю,
указывая на кусок, перпендикулярный машине.
— Это дорога, она туда едет.
Увидеть в кочерге с лепешкой машину, все равно что в
окружности — всего человека. Трех-с-половиной-летний
ребенок еще не может нарисовать и слепить похоже.
Кочерга с лепешкой обозначают не просто машину, а машину
вместе с дорогой, по которой она едет. Совокупный образ
предмета и его функции (движение по дороге).
Вспомним Танин пароход, плывущий в Африку, со всеми
атрибутами Африки, запрятанными в его карманы.
В основе — принцип свернутой метафоры. Мишина машина —
«житие», изложенное наиболее лаконичным способом. Оно
отражает образ жизни машины. Как Мишина машина не
существует без дороги, так и Танин корабль не существует
вне Африки, куда он держит путь. В нем в свернутом (в
данном случае перечислительном) виде — всё, что, на
Танин взгляд, нужно и важно для жизни корабля.
Изобразительный образ лаконичен. Умение «схватить»
структуру и передать ее цельно — одна из главных
особенностей детского искусства.
Танцующий дом
Нижняя губа оттопырена, щеки надуты — Арсюша трудится:
режет пластилин пластмассовой стекой. Режет уроки
напролет. Заменила пластилин глиной — результат тот же.
То лепешки, то котлеты, то пряники. Арсюша оправдывается
сам перед собой: мол, у всех что-то понятное, и у него.
Режущие предметы завораживают детей наравне с огнем и
водой. А в каждой коробке пластилина три пластмассовые
стеки разом: ножик прямой, с зубцами и лопатой. Обычно
дети быстро теряют интерес к стекам — больно уж много
того, что их здесь занимает. На столе цветными пачками
возвышаются фантики, лежат в коробочках бисер и
пуговицы. За спиной — дом клоуна из кленовых листьев. У
клоуна в доме есть все необходимое, и окно у него
клоунское — два кленовых листа, украшенных цветными
шарами. С другой стороны — железная дорога, с третьей —
огромное чудо-дерево с жар-птицами и «птенцами» да
гнездами «жар-птичьих» золотых яиц.
Ко всему в придачу — учительница. Она шутит,
рассказывает небывалые истории про вполне бывалых людей,
и под эти россказни в руках что-то мнется, гнется и
наконец вылепляется.
Арсюше эта музыка ни к чему. Войдя в класс, он хватает
первую попавшуюся стеку и погружается в «резню». К концу
урока полстола занято щедрой продукцией.
Ножницы он не жалует — вещь заковыристая: то режут, то
жуют лист, а стека врубается в мякоть пластилина. Раз —
отсечено! Или он во что-то играет сам с собой? Что-то же
он нашептывает себе под нос, тюкая стекой по
пластилину?!
На призывы отзывается с жаром. Стоит сказать: «А
давайте», как он громче других кричит: «Давайте!»
Однако использовать свои «нарезки» для общего дела
отказывается.
— Пусть лежит, — говорит твердо. — Это мне нужно.
Может, Арсюша взял повышенные обязательства по рубке
леса? И все это у него — бревна? Арсюшина мама в
претензии:
— Все с работами, мой — с пустыми руками. Что же он у
вас делает?
— Режет пластилин.
— Почему же все дети лепят, а он режет?
— Не знаю. Может, вы запрещаете ему пользоваться
ножницами и ножом?
— Разумеется. Мы и стеки из пластилина выкидываем.
Ясно, Арсюша рвется на лепку вкусить от запретного
плода. Все оказалось до обидного просто. В завершение
беседы Арсюшина мама велела мне убрать из его коробки
стеки.
Я не исполнила приказа. Когда-то же ему должно надоесть!
А может, это вовсе и не однообразное занятие?! Мы не
знаем, что постигает ребенок в процессе нудного, как нам
кажется, дела. Может, он воображает себя
Георгием-победоносцем, разящим змия?
Сидит за столом, такой неприметный с виду, а на самом
деле — герой с копьем. Скорее всего, он так себя и
видит. Дома ему не доверяют, считают маленьким.
— Ты храбрый парень, — похвалила его как-то. Он победно
улыбнулся, движением глаз показывая — да, вот сколько
нарубал, ничего себе сила!
— А мог бы ты из всего этого гору сложить, огромную,
скалистую? На ней ты стоишь, Илья Муромец, смотришь
вдаль: нет ли врагов за холмом?
— А где взять Илью Муромца?
— Вырубим! Прямо из целого куска, ножом.
Арсюша соорудил гору. Высоченную. Потом «вырубили»
богатыря. Арсюша был изумлен, но и огорчен. Рассыпанные
по столу куски пластилина ему были родными, понятными.
К чему бы он пришел сам, если бы я не влезла со своей
горой?
Теперь Арсюша все делает наравне с детьми. Но того
сияния, что излучали его глаза при «бессмысленной» рубке
пластилина, уже нет. Я помешала ему. Процесс постижения
мира ребенком должен быть сугубо самостоятельным.
Помогать надо, когда просят. Арсюша не просил меня
сооружать гору и Илью Муромца. Арсюша рыл свой ход,
прорывал с завидной систематичностью. И тут я преградила
ему путь. Гора и богатырь — вещи сами по себе неплохие,
да как-то ни к чему, все заслонили собой. И обойти
хочется, и искушение — забыть путь к норе, польститься
на чужое, сотворенное его, Арсюшиными, руками. Своими
руками дети спокойно творят чужое — только искуси их
взрослым умением. Покажи им, как лепится колобок и
рисуется домик, — и ты ловко уведешь детей от их
собственных мыслей и представлений.
«У тебя мешок, а у всех — домики!» — «И у меня домик, в
него много гостей приехало, они там как стали танцевать,
дом и раскосился в разные стороны».
Образ танцующего дома (раз у него внутри танцы, значит,
и он сам перекособочился) — детский. А ровный
прямоугольник с треугольником-крышей не образ, а чертеж,
выполненный в горизонтальной проекции.
Детей нельзя учить по-взрослому. Вмешиваясь в процесс,
мы получим результат с большой погрешностью.
дальше
|
