|
Петя-хоккеист и "вельветовые"
Петю Л., любителя хоккея и сына хоккеиста, решили
«эстетически» воспитать. Приводила его мама прямо из
детского сада. Мальчику, которому по его природе надо
было бы по десять часов гонять в хоккей, кататься на
лыжах, да и просто бегать без всякого смысла, ибо
двигательная энергия его была неукротима, приходилось
заниматься малоподвижными предметами: живописью,
английским, математикой и лепкой. Только на музыкальных
занятиях он оживал. Да и то ненадолго, на время игры в
мяч. Остальное время он всем мешал, ругался, как
ругаются старшие мальчишки во дворе, с которыми он
играет в хоккей. Что делать? Я-то нашла выход: задавала
ему лепить клюшки, ворота, хоккеистов, и он сидел себе
спокойно, забывшись в тяжелом сне бессмысленной, на его
взгляд, деятельности. И что же? Мама была недовольна.
Все делают одно, а Петя другое.
— Вы с ним построже,— наказывала она мне.— Вы с ним все
время шутите, а мой Петя шуток не понимает. Мы дома не
шутим. Стоит с ним пошутить, он тут же на голову
садится. Надо будет его потом на музыку отдать, чтобы
поменьше свободного времени оставалось.
Интересы Пети никак не культивируются в семье. Может, у
папы не удалась хоккейная карьера, и он ни за что на
свете не хочет, чтобы Петя шел по его стопам. Или, сами
не обладая общей культурой, они мечтают, чтобы Петя стал
всесторонне развитым? Для этого существует студия. И вот
мучают ребенка! Копится в Пете разрушительная энергия,
пулей вылетает он из класса и носится по фойе, пока
какая-нибудь строгая преподавательница не возьмет его за
руку и не внушит, что в школе так себя вести нельзя. А
скажи я маме: не мучайте мальчика, успеет он еще
«образоваться», нельзя насильно «привить культуру»,
должны быть и у ребенка предпосылки к этому — обидится.
«Все ходят, все водят, что мой Петя хуже всех? А как он
тогда в школе будет учиться?»
Сколько детей уже в таком раннем возрасте
закомплексованы. Неуверенность, нытье, ребенок еще и не
пробовал взяться за задание, а уже — в слезы: «Не умею,
не получится, не буду, лучше шарик сделаю...»
Детям с гипетрофированным тщеславием страшно приступать
к тому, что они не опробовали предварительно. Вдруг не
выйдет, и они уронят свой авторитет в глазах остальных
детей? Нормальный ребенок и думать не станет наперед,
получится у него или нет. Его увлечет дело. Ведь
малышей, которые роются песке, не волнует, выроют они
что-нибудь или нет. Им нравится сам процесс.
Недавно к нам пришли два брата, одному пять, другому
четыре года. «Вельветовые» мальчики, в «фирменных»
бутсах — смотреть по одежке, должны бы быть
самоуверенными, хвастливыми. Возят мальчиков на машине,
одеты они «с иголочки», мама очень бойкая, с ходу
рассказала мне про мужа, про мечты — совместить
материальное и духовное; вполне трезво объяснила причину
«запущенности» детей: очень любит она мужа, он у нее на
первом месте, а дети — на втором. Мало им читает, мало
бывает с ними, хотя сидит дома. (Позже выяснилось, что
они ходят в детский сад — то ли для освобождения мамы на
радость папе, то ли для приучения к дисциплине.)
«Взрослые, я считаю, имеют право на свою личную жизнь»,—
заявила мама «вельветовых братьев». Четкая, циничная,
волевая дама, пора сомнений ушла в далекое прошлое. Ну,
а каковы мальчики? Унаследовали они мамины черты?
А мальчики не переносят никаких трудностей. Они
теряются, когда им задаешь обычный вопрос. Словно с ними
никогда прежде не разговаривали. Они не могут выстроить
домика из кубиков, не могут размять пластилин, они
абсолютно беспомощны. Чуть что — глаза на мокром месте.
Отщипнут кусочек пластилина и смотрят на меня, приоткрыв
рот.
Наконец, после долгих мытарств сами, без моей помощи,
слепили по козлику из сказки. Изнылись, но сделали. Я
сидела между горемычными братьями, диктовала им каждое
движение, мужественно не прикасаясь к их работам. Стоило
отвлечься на других детей — и мальчики застывали с
открытыми ртами. Как им трудно! Им уже трудно жить. Они
еще не думают, как их мама, о «гармонии между
материальным и духовным», они просто плачут по каждому
пустяку.
А мама довольна:
— Неужели они сами слепили этих козликов? Просто не
верится! Как живые! Можно оставить это у вас?
Ей, при машине, лень было брать с собой наши достижения.
А ведь многие родители возят детей с другого конца
города и не оставляют у меня ни пластилина, ни коробок с
«готовой продукцией». Они этим дорожат. Не всегда
понимая смысл работ, они ценят труд своих детей, они
дорожат их любовью к занятиям.
Забитые дети, запущенные дети — это еще не плохие дети.
Они-то прекрасно отличают добро от зла, красоту от
уродства, любовь от нелюбви, безразличия. Но они
окружены взрослыми, у которых нравственные нормы
размыты, а иногда и вовсе отсутствуют. Детям помочь
можно. Любовь, искренность, терпение — и они летят к
тебе, как мотыльки на свет. Даже стыдно бывает за столь
легко добытое расположение. Но стоит ли обольщаться? Что
может дать час занятий в неделю, да притом не один на
один, а в группе?
Маму «вельветовых» мне не изменить. Она человек
сложившихся взглядов. А вот детям можно бы помочь. Если
только маме в один прекрасный день не придет в голову,
что все это ни к чему.
Как это случилось с папой Насти-молчуньи и еще с одним
трудновоспитуемым» папой, папой Данека.
А каким вы были ребенком?
Данек — красавец: крупные каштановые кудри до плеч,
продолговатые карие глаза с длиннющими ресницами. А в
глазах этих, под дрожащими ресницами,— мировая тоска.
— А я не умею лепи-ить, а я хочу к папи-и...— повторяет
мальчик на каждом занятии. Чем только я его не занимала!
И куклы из кукольного театра приходили на помощь, и
всяческие фокусы-мокусы с пластилином. Ничего не
помогало. На другие занятия он вообще не ходил, а у меня
ныл и мешал детям.
Папу Данека беспокоило только одно — его
некоммуникабельность.
— А каким вы были ребенком? — спросила я папу.
— И не спрашивайте! Я был жутким занудой. Знаете, как
меня в детстве кормили? Мама носила меня на руках по
лестнице, а папа шел за нами с ложкой каши наготове. Я
открывал рот ровно на десятой ступеньке, и счастливый
папа всовывал мне в рот ложку каши. И ничего, вырос. К
тому же мы возлагаем большие надежды на женины гены. Она
полная противоположность мне, видите, ее сын ноет, а она
улыбается.
— Второй ребенок будет похож на вашу жену,— утешила я
его.
— Этого я не переживу,— сказал папа Данека, потрепав
сына, за подбородок.— Если шесть человек не справляются
с одним ребенком...
— Шесть человек?
— Две бабушки, два дедушки и мы с женой,— мрачно
ухмыльнулся папа Данека.— Мы так загорелись, узнав о
вашей студии, да, видно, зря.
Говорю с папой, а слышу голос сына: тоскливая интонация,
внутренняя паника и абсолютное отсутствие терпения.
— Но ведь и месяца не прошло. Многие дети трудно
привыкают к новой обстановке...
— Нет. Спасибо вам, но Данека я заберу. Зачем зря мучить
мальчика.
Распрощавшись с Данеком и его родителями, я издали
наблюдаю, как двое взрослых пытаются одеть одного
ребенка. Данек извивается, бьет по высокой тумбе ногами.
Родители специально водрузили его туда — там ему трудней
увильнуть от неприятной процедуры. Это напоминает только
что рассказанный Данекиным папой эпизод с кормежкой.
Преемственность поколений!
— Не крутись! Ты вспотеешь и простудишься в этой
чертовой| школе! — доносится голос Данекиного папы.
И я вдруг испытываю радость оттого, что этого ребенка
больше не будет на моих занятиях. Мне искренне хотелось
заинтересовать его лепкой, помочь ему обрести хоть малую
самостоятельность, часто даже в ущерб другим детям. Это
тот случай, когда я оказалась бессильной. Однако это
вовсе не означает, что Данек станет копией своего отца.
Жизнь иногда вытворяет с нами такие штуки...
Угол зрения
— Ты с мотором?
— Да.
— Я тоже с мотором.
(Из разговора в классе)
Увы, мало кто из взрослых с детским мотором, мало кто
способен смотреть на мир непредвзятым взглядом. Дети не
судят, не выносят никому и ничему приговора. Вся их
энергия направлена на познание мира, который для них еще
не расчленен. Не расчленено время — оно отсчитывается по
событиям.
— У меня бывает день рождения, когда приезжает бабушка.
Многие один день считают за два — до дневного сна и
после. У них свое представление о пространстве:
— Рома, надо иметь предел. Космос и то с каким-то
пределом.
Они по-своему понимают расстояние:
— Я за один километр сижу. Это близко, к вашему
сведению.
— Два километра, у-у-у! Всю ночь идти.
Они думают, что, чем больше ешь, тем больше станешь.
— Был большой, а потом унизился, потому что мало каши
ел.
— Если б муравьи все на свете ели, они бы были
огромными.
Они надеются на то, что подрастут и смогут летать.
Летают же мошки, птицы:
— А я, между прочим, как в школу пойду, так и залетаю.
Они не знают, как рождаются люди:
— Как же ты родилась без мамы? Трудно тебе было?
— Да. Я все сама делала.
Поэтому они равнодушно относятся к смерти, ведь сам цикл
жизни, имеющий начало и конец, им неведом:
— А мне весело. Где музыку услышу, туда и бегу смотреть
похороны.
Они еще не знают, что слова имеют переносный смысл, и
все понимают буквально:
— У меня в книжке написано, что на краю земли находится
север. Значит, у земли есть край.
— Ты что, не знаешь, что такое форма? Форма — это
пиджак.
Потому-то они с необыкновенной легкостью и
непосредственностью сыплют неологизмами, изобретают
новые:
— Один раз лепну и больше не буду.
— Сколько нашло муравьев, они все в молоках лазали.
— Я так летела, так летела, только пятна сверкали.
— У нас такой неразборчивый дом, что не поймешь, кто где
живет. Вот у нас есть Блинов, он пришел на день
рождения, съел варенье, и зуб в варенье упал.
— Я видел на канале следоход.
— Был такой цирковой клоун, что он даже на торкалку лез
и с велосипеда падал.
— Были такие люди — Го и Мо, и они нам прислали
гоголь-моголь.
Они поражают нас не только неожиданными вопросами, но и
своими находчивыми ответами на них:
— Как ты думаешь, мамы говорят своим малышам: «Не плачь,
а то слеза у тебя на щеке застынет»? Если даже они
пугают, то я знаю ответ для малышей: «Засуньтесь этой
щекой в теплую воду».
— Отчего у ребенка ноги кривые? Оттого у него ноги
кривые, что у мамы кривые, а ноги ребенка в ее ногах.
Как-то мы с сыном собирали ягоды в лесу. Я сидела на
корточках в черничнике, а сынишка стоял рядом и был
вровень со мной. И тогда меня «осенила» простая догадка:
вот с какого уровня дети видят мир.
Что же они видят? В городе — асфальт, ботинки, брюки,
туфли и вдруг среди этого ботиночно-туфельного мира —
пуговица. Яркая, еще не покрытая пылью, пуговица лежит
на самом виду, и никто, кроме малыша, ее не увидел. А
бархатистые листочки декоративных кустарников,
высаженных вдоль шоссе! Отвернитесь — и ребенок сорвет
листок и попробует его на вкус. Горький.
Какое раздолье ребенку на природе. Экстаз собирания
грибов — кстати, дети находят грибы лучше взрослых. А
жучки-червячки! Вот ползет жук с блестящей спинкой.
Шевелит усами. Это не насекомое из семейства
жесткокрылых, а единственное, неповторимое, ползучее
существо. А чудо-бабочки и улитки на одном листе?
Взрослые находятся на одной территории с детьми, но едва
ли они видят сотую часть того, что их дети. А уж детское
счастье открытия по своей интенсивности несравнимо ни с
одним взрослым чувством. Недаром это остается в памяти
навсегда. Хотя бы как факт.
Ребенок каждый день живет наново, как впервые. У него,
как мы выяснили, свои представления о времени,
пространстве, о добре и зле. Он как бы играет с нами в
игру «горячо-холодно». Он тянется к теплу и бежит от
холода и равнодушия. Он мал, но его интенсивная,
неукротимая энергия познания тормошит нас, взрослых,
будоражит от сна, он дает нам возможность прожить новую
жизнь, и, если мы в силах это сделать, мы не нанесем ему
урона, не притесним его свободу.
|
