|
Душевный друг
Огромная оранжевая луна висит над старым корявым вязом.
Светятся белые розы — светлячки в ночи. В тишине
уснувшего сада звучит концерт Вивальди «Времена года».
Свет из кухни падает на неубранный стол. На нем свечи в
подсвечнике. Мы слепили его сами, из глины; вокруг
подсвечника серые восковые катышки — дети соскребали
мягкий теплый воск с клеенки, катали шарики. Сегодня их
четверо — к нам неожиданно, сюрпризом, приехала моя
подруга Света с семилетним сыном Левой и четырехлетней
дочкой Алей.
Света спит, она целый день водила детей по Риге,
показывала им Старый город (я своих детей так и не
удосужилась вывезти в город), и только вечером, усталые,
они добрались до нас.
«Петя — мой единственный душевный друг, я без него не
могу»,— сказал Лева Свете. Этой фразы было достаточно
для того, чтобы собраться и приехать к нам.
Лева с Петей подружились на почве любви к растениям.
Лева подарил Пете кактус. «Какой он добрый, подарил мне
свое самое дорогое!» — восхищался он, согревая маленькую
колючку своим дыханием. Мы везли «самое дорогое» в
баночке от диапозитивов, Петя всю дорогу волновался, что
кактус замерзнет и погибнет, дышал на него все то время,
что мы ждали автобуса.
У меня занималась одна девочка. Когда она садилась за
стол, то кто бы ни оказывался ее соседом, она
спрашивала: «А ты будешь со мной дружить?» Она приходила
не лепить, а дружить. Если ответ был утвердительным,
она, счастливая, принималась за лепку. Если нет, она не
притрагивалась к пластилину. «Почему ты не хочешь со
мной дружить, почему?» — допытывалась она весь урок.
Так и тут. Петя с Левой занимаются французским. Пете
нравится французский. Леве — дружба с Петей. Он
достаточно деликатный ребенок, чтобы спросить Петю
напрямую, любишь ли ты меня, но в его глазах вечная
мольба: «Скажи ты мне, скажи ты мне, что любишь ты
меня».
В классе у Пети есть мальчик, Олег Чепцов. Очень добрый
мальчик. Он ежедневно заходит за Петей в школу и после
школы провожает его домой. Недавно в двадцатиградусный
мороз Олег прибежал к нам в кедах и без пальто. «Скорее,
Петя забыл галстук!» — «Так чего же Петя сам не вернулся
за галстуком?» — спросила я у Олега. «А ничего, я
принесу!» — машет рукой, а глаза счастливые. Когда я
спросила Петю, как он позволил Олегу бежать за
галстуком, Петя ответил, что он не успел оглянуться, как
Олега и след простыл.
Такое острое, пронзительное чувство дружбы, когда
действительно в лепешку готов расшибиться ради друга,
бывает, наверное, только в детстве. Оно сродни
влюбленности, и каждый из нас наверняка был в одной из
этих ролей — или в роли беззаветно влюбленного друга,
или в роли того, в кого беззаветно влюблены.
Лева мечтает быть как Петя, независимым, небрежным
парнем, который не льет слезы над тем, что Пушкина убили
на дуэли, который запросто бы встал в пару, если бы
тренер дал команду строиться, а не стоял бы в стороне,
боясь к кому-то присоединиться, а вдруг этот кто-то его
не пожелает; он, стопроцентный отличник, мечтает, как
его любимый друг, получить хотя бы одну двойку.
«Мам, он чуть что — сразу обижается. Например, мы
лепили, а я забылся и начал читать. А он обиделся. На
меня многие обижаются. Например, Беспальцева больше
никогда не пригласит меня на день рождения. Я весь день
рождения читал. Попался «Всадник без головы». А она-то
меня пригласила не для чтения, а для танцев и игр».
«Если ты это понимал, надо было отложить книгу».— «В
том-то и дело, что я это потом понял, в конце дня
рождения»,— говорит Петя. И он не лукавит.
Узнав, что Пушкина, молодого, убили на дуэли, Лева
несколько дней его оплакивал, спрашивал Свету, неужели
не было людей, которые предотвратили бы эту дуэль. Он не
может смириться с несправедливостью, жестокостью мира.
Как-то, по его предложению, мы лепили «дом любителей
Гоголя». Лева с моей помощью вылепил портрет Гоголя.
«Теперь надо Пушкина, только меньше по величине».—
«Зачем? Ведь у нас дом любителей Гоголя, а не Пушкина?»
— «Но ведь Пушкин подсказал Гоголю сюжет «Ревизора» и
«Мертвых душ»! А чтобы было ясно, что это дом любителей
Гоголя, пусть Пушкин будет меньше Гоголя».
Света переживает, что у нее такой ребенок, потому что
сама такая и ей приходится нелегко. В детстве она так же
восхищалась моей независимостью, как теперь Лева
Петиной. Мы с ней вместе были в больнице, в
одиннадцатилетнем возрасте. Я тогда дружила с хромым
мальчиком из другого отделения. Мальчику только что
сделали операцию, и ему нужно было ходить, чтобы нога
правильно срослась. Я бегала к нему каждый день, и мы с
ним ходили. Однажды, когда я в очередной раз собралась
идти к нему, не обнаружила своих брюк. Оказывается,
Света их специально выстирала, чтобы я не могла никуда
пойти. «Где твоя девичья гордость? — сказала она тогда
мне.— Таскаешься к мальчикам! Если ему надо, сам
придет». Я рассердилась на нее, надела чужие брюки и все
равно ушла. По прошествии многих лет Света призналась
мне, что ревновала меня к этому мальчику и из ревности
выстирала мои брюки, «девичья гордость» была тут ни при
чем. Я же жила вдалеке от таких страстей и ничего этого
не понимала, как сейчас Петя.
Кошкин дом
— А я бы хотел слепить настоящую кошку,— говорит Лева.—
Я видел тут у вас черную кошку, давайте ее слепим.
— И курицу,— прибавляет Аня.
— С ведром,— ухмыляется Петя,— и будет кошкин дом.— Петя
считает себя взрослым для такой затеи.
— Пожар из пластилина не получится. Его надо нарисовать
на бумаге и вставить в окно.
— Дом это ерунда, дом я умею,— говорит Аня.
— А я слеплю яичко. Не простое, а золотое.
— Аля, это другая сказка,— замечает Лева,— в той сказке
еще бабка, дедка, внучка, Жучка. Лучше кошкин дом. Дом
можно тоже сделать из бумаги, а то на все пластилина не
хватит.
Петя читает «Спартака».
— Петь, а ты? Мы же решили вместе,— огорчается Лева.
— Я почитаю.
— Мы начнем, а Петя к нам присоединится,— утешаю я
Леву.— Ведь ты ему подарил такую ценную книгу.
Как заполучить Петю? Чем его привлечь? Знал бы он, что
Лева из-за него приехал, за ради душевного друга?
Ставлю зажженную свечу на стол.
— Это у нас будет пожар. Когда кошкин дом будет готов,
мы зальем пожар. Вернее, курица зальет.
Петя тут же откладывает книгу. Горящая свеча заманчивей
«Спартака».
— У меня никак кошка не получается,— говорит Лева Пете,
желая привлечь к себе внимание.
— Сейчас тебе Лизу притащу, ты, наверное, забыл, как
выглядит кошка.
Он быстро возвращается с Лизой под мышкой.
— Мам, а киски не умирают никогда? — спрашивает Аня.— А
собаки никогда не умирают?
Лиза выскальзывает из Петиных рук, забивается под
кровать.
— Мам, наверное, киске стало грустно. Скажи нормально,
стало киске грустно или нет.
— Кискам не бывает грустно,— отвечает Аля за меня. Аля —
утвердительница. Я ни разу не слышала от нее ни одного
вопроса. Вопросительные интонации отсутствуют в ее
речи.— Кошки умирают, и люди умирают, когда состарятся.
Все умирает, когда состарится,— произносит маленький
рот, а в больших глазах — знание о мире. Откуда оно в
такой крошке?
— Мам, ты ее не выгоняй никогда, она будет наша. Это
наша стала кошка, раз она к нам так ласково обращается.
— У кошки есть хозяйка,— заявляет Аля.— Она ее любит и
кормит.
Лиза выползает из-под укрытия, трется о Левину ногу,
мешая ему тем самым себя изучать.
— Мам, киска только об людей так вытирается? Водой
своей, да?
— Не водой, а шерстью,— поправляет Аля.
— Мам, откуда у киски мокрое достается? Наверное, от
дождя. Я посмотрю, идет дождь или нет. Идет,— сообщает
Аня,— значит, правильно, что от дождя.
Лиза нюхает игрушки.
— Мам, а киски пластмассов не едят? Только машинками
играются киски, да, мам? Они их так лапкой толкают, да?
— Аня тычет ребром ладони в свой нос, показывая, как
«киски лапкой толкают».— Наверное, киска замерзла. (Лиза
трясет головой, стряхивает капли дождя.) Скоро зима
будет...
— Не скоро,— корректирует Аля,— после лета будет осень,
а потом зима.
— Она погреться хочет, она полежать хочет, мам, а положи
ее в мою кровать.
— Ничего не выходит,— жалуется Лева.— Ваша кошка все
время крутится. Только перелеплю, а она опять
по-другому.
— А ты лепи ее стоя, стоячую,— советует сестра.
— Как, на двух лапах? — не понимает Лева.
— На четырех,— объясняет Аля,— у тебя же не цирковая
кошка. Аня вылепила крошечную курицу, Аля — огромное
ведро. В него можно поместить десять Аниных куриц. Петя
вспомнил про лошадку с фонарем — вылепил. Один Лева ни с
места. Он хочет сделать настоящую кошку, а настоящую, не
стилизованную, ребенку вылепить не под силу.
— Давай посмотрим,— говорю я Леве,— у Лизы большая
голова?
— Не очень.
— Ну сколько примерно раз укладывается в туловище?
— Где-то четыре,— прикидывает Лева.
— А у тебя?
Лева измеряет:
—Два.
— Что из этого следует?
— Что надо вытянуть туловище подлиннее.
— А не проще ли уменьшить голову? Теперь дальше: форма
головы на что больше похожа — на грушу или помидор?
— На патиссон, кажется.
— На патиссон. А ты вытянул морду, как у лошади. Сплющь.
Уши вытяни. Смотри, они как два заостренных лепестка.
Теперь хвост. Ну, вышло?
— Вышло.— Лева с изумлением взирает на вылепленную им
самим кошку.— Я все понял. Просто надо смотреть
внимательней. Надо сравнивать одно с другим, и тогда все
выйдет, да?
— Ну, лошадь, свети фонарем, курица беги да ведро не
забудь, а ты, кошка, смотри, как мы отважно тушим пожар.
— Дома нет! — восклицает Аля. Вот молодцы, про дом
забыли! Я вырезаю из бумаги развертку дома, клея нет,
приходится скреплять грани пластилином. Дом
стоит-качается. Надо скорее тушить пожар, пока дом не
рухнул. Петя приносит в ведре воду из крана, подает Але.
— Раз, раз, и пожар погас,— приговаривает Аля, выливая
на пламя воду из ведра.
Почему я такой?
Все ушли на море, Петя остался дома. Он устал. Наверное,
ему больше подходит иная жизнь — лес, рыбалка и минимум
общения. Но не выходит. Приходится использовать любую
возможность уединиться. Слоняется из комнаты в комнату в
поисках какого-нибудь занятия. Наконец нашел себе дело —
вырезать рисунок. Он нарисовал его еще до приезда
гостей. Мальчик с собакой на поводке, за ним еще одна
собака — хотел изобразить Лесси, она получилась слишком
толстой, но узнаваемой. На заднем плане — маленький
голубой человек с мячом, за ним совсем уж крошечный. Вот
и освоены три перспективных плана удаления.
«Дорогой папа! Исследование провалилось. (Я писала
Андрею о головастиках, но пока пришел ответ на то
письмо, головастики подохли.) Что и как, объяснять не
буду, и куда мы их вылили. Мама меня перехваливает. (Я
писала, что Петя мне помогает, и Андрей его за это
похвалил.)
Про Аньку-встаньку очень точно, потому что она как раз
встала и ушла на море с Левой и Алей. Про день я
расскажу хитро (Андрей просил Петю описать какой-нибудь
день), так как я пишу утром и знать, что будет днем, не
могу. На небе солнце. Небо было в тучах, но сейчас
прояснилось. Когда смотришь из оконца маминой комнаты и
глядишь в упор, видно только беспросветную зелень. Я
устал. Привет от мамы. Пока».
— Ну почему я такой? — Петя подымает глаза от бумаги.
— А какой ты?
— Недобрый.
— Почему?
— Потому что я не пошел со всеми. А Лева так просил...
— Хочешь исправиться? Кивает.
— Принеси воды — мне надо суп поставить.
— А может, пожар, заливать? Тогда цыганскую курицу
попроси.
Петя спускается во двор, наливает ведро до краев, еле
тащит, приговаривая:
— Что-то я слабая курица... А в магазин надо сходить?
— Да.— Я перечисляю все, что нужно купить в магазине и
даю ему деньги. Мне ясен его замысел: он пойдет в
магазин по берегу, а там Света с детьми. Так просто он
пойти к ним не может, раз отказался. Нужен предлог.
Он быстро возвращается с сумкой, полной покупок.
— Кстати, там их не оказалось,— говорит небрежно, как бы
между прочим. Но видно, что огорчен. План провалился.—
Мам, а человек может стать лучше только от одного
желания?
— Может.
— А как?
— Если он не будет делать другому того, чего не желает
себе.
— Это же невозможно! — восклицает Петя.— Мы убиваем
животных, чтобы есть. Если бы поступали, как ты
говоришь, то мы бы их не трогали. Нам же не хочется,
чтобы нас убивали и съедали.
— Но мы-то с тобой никого не убиваем.
— Во-первых, убиваем. Головастиков убили. А во-вторых,
едим то, что убито другими. Все равно плохо.
Мне нечего возразить. Я варю суп, смотрю в кастрюлю, не
в силах поднять глаза на Петю. Настроение паршивое. Этот
вопрос мучил меня все детство, и вот я уже взрослая, а
так и не понимаю, как надо жить, как стать хорошей.
— Мама, ну мама... — Петя трется лбом о мое плечо.—
Давай не думать. Правда, думать не надо, а надо всех
любить? Да, мам?
Почему птицы голые?
Вечером Петя с Левой берутся за французский. Они его
изрядно подзабыли, и вот теперь экзаменуют друг друга по
словарю в конце учебника. Чтобы им не мешать, мы
отзываем девочек на крышу, выносим сюда ящик с
игрушками.
Общение Ани и Али основано на принципе
взаимодополняемости. Аня спрашивает, Аля отвечает.
— Почему птицы голые?
— Они не голые. У них перья. Я посадила в горшок перо
голубя, дома, в Москве. Когда мы вернемся, то из него
уже вырастет птица. Да-да, точно вырастет.
Аня и не думает спорить по поводу голубя. Ее волнует
другое:
— Но ноги-то у них голые!
— У них не ноги, а лапы.
— Ну у них лапы-то голые!
— Это ничего, Анечка.— Аля гладит Аню по голове. Она
старшая. А быть старшей ей, естественно, очень
нравится.— Твоя мама сошьет им валенки, и им будет
тепло. Твоя мама сумеет, ты ее попроси.
— Мам, ты сошьешь всем птицам валенки? Всем-всем, и
воробьям сошьешь, да, мам?
— Зимой,— соглашаюсь я в надежде, что к зиме летние
мечты забудутся.
— Ты очень тяжелая.— Аля силится приподнять Аню.
— Я тяжелая, зато веселая,— парирует Аня. Она сидит на
корточках перед горой песка (дети притащили с моря целое
ведро), зачерпывает миской, высыпает. Опять зачерпывает.
— Постройте домик вместе,— советует Света. Светина
натура не терпит пустого, бессмысленного пересыпания из
пустого в порожнее.— Вот, думала, приедем,
потреплемся... Разве они дадут?
— Мы вам сейчас кое-что изобразим,— объявляет Лева.—
Пьер,— обращается он к Пете,— комон са ва?
— Сам ты сова,— отвечает Петя.
— Ты сам сова! — подхватывает Аня.
На репетицию ушло куда больше времени, чем на
представление. Ни с того ни с сего на нас нападает
повальный хохот. Как на героев Шолом-Алейхема, только
тех одолевал чих. Смеяться приятней, чем чихать.
дальше
|
