Сайт
Лены
Даниловой

Информационный портал для заботливых родителей

Главная | Новости | Всё о раннем развитии | Кладовая | Мастерская | Здоровье | Мамины заботы | Полезные адреса | СсылкиФорум | Карта сайта | Почта

Магазин | Всё о детях до года | Всё о детях от 1 до 3 | Всё о детях от 3 до 5 | Всё о детях старше 5

 Кладовая >> Книги для родителей >> "Записки педагога" - "Лето на крыше"
Елена Макарова

Душеспасительные беседы

— Знаешь биографию Андерсена? — обращаюсь я к поникшей Лиде.
— Нет.
— Так вот слушай. Андерсен был сыном полунищего сапожника и малограмотной матери. Нескладный, даже уродливый провинциальный мальчик. Вспомни гадкого утенка — это автобиография. За что бы он ни брался, у него ничего не получалось. Он был бездарным танцором, актером, певцом и драматургом. Просто полная бездарь. Что у него было — это великолепная память, но тоже весьма специфическая: несмотря на путешествия по заграницам, он не сумел выучиться ни одному иностранному языку. Нервозен он был необычайно. При этом его никто не поил триоксазином. В Одензе, провинциальном городке, почтмейстер Феддер Карстенс устроил школу для бедных мальчиков. Так вот этот почтмейстер, которому следовало бы поставить памятник, так заинтересовался «гадким утенком», что стал давать ему отдельные уроки, бесплатно. Он брал Ганса на прогулки со своими детьми. Гуляя по лугам и полям, почтмейстер рассказывал детям обо всем, что попадалось на их пути. Про что и как он рассказывал, никто не знает и никогда не узнает, но ясно одно: это пробудило в мальчике незаурядную фантазию, с одной стороны, успокоило его нервы, с другой, и внушило ему веру в самого себя, с третьей. Отсутствие веры в себя собственно и делало его неврастеником, он хватался то за одно, то за другое. Пока не стал сочинять сказки.
— Но то Андерсен,— разводит Лида руками,— куда уж нам! Вот я ничего не достигла. Занималась музыкой, как все, в школе и институте училась отлично, а вышла серость. Может, думаю, с Эриком надо все организовать иначе. А может, ему не достает трудностей и нужно, чтобы он помучился, как Андерсен?
— И специально для этого ты его водишь к М. Д.?
Модный педагог, к которому в Москве паломничество, умеет воздействовать на эмоциональную сферу ребенка. Для усвоения основ музыкальной грамоты (зачем ребенку в четыре года усваивать ее, мне неясно, но я не специалист в этой области) он насочинял тьму сказок. Одной из них меня угостила Лида. Это чудовищная сказка. Двадцать страниц машинописного текста забиты терминологией, каждый термин — персонаж. Этих персонажей в сказке около тридцати, воспринять и запомнить их — непосильный труд для маленького ребенка, да и для взрослого тоже. Однако главное не в этом, а в том, насколько жестокая, кровавая эта сказка.
Я вовсе не считаю, что детям нужен «малиновый сироп», но обилие крови, несправедливо пролитой в жесточайших схватках между «диезами» и «бемолями», вызвало во мне, взрослом читателе, протест. И не против зла. Если бы против зла, то фантазии педагога были бы оправданны. Нет, против автора сказки, которого я ощутила как недоброго, агрессивного человека.
Я знаю детей, которые плакали после первых его занятий и ни за какие коврижки не желали идти к этому педагогу. Эти дети отличались чуткостью и обостренным отношением к добру и злу.
Но были и другие из моих же учеников, которые смогли подолгу прозаниматься у этого педагога, и не безрезультатно. Эти дети другого склада: всеядные, любящие учиться чему бы то ни было, у кого бы то ни было, дети с ослабленным нравственным императивом и низким порогом чувствительности.
— Он умеет создавать творческую атмосферу,— говорит Лида, захлебываясь от восторга и не понимая, почему Эрик так странно отреагировал на эту «творческую атмосферу».— Он умеет возбудить эмоции. Он заставляет детей громко топать, в такт, и если кто-то топает тихо, он кричит: «Громче, громче, это мы, солдаты, идем по Африке». Понимаешь, чтобы дети восприняли музыку, их надо раскрепостить. Они у него орут во всю глотку, а потом он резко обрывает крик и тихонько прикасается к клавише. Живой прием, правда?
— Возможно, и живой, но чрезвычайно вредный. Все равно, что будить ребенка криком в самое ухо. От крика ребенок тут же очнется. Но десять детей вскочат на крик, и ничего, а одиннадцатый начнет заикаться. Твой Эрик и оказался этим одиннадцатым.
— А знаешь, я вот что решила: плюну-ка я на все и буду себя любить.
— Это как?
— Муж говорит. «Лидок, ты себя не любишь». А женщина должна себя любить. С завтрашнего дня брошу заниматься с Эрькой музыкой (Лида сняла дорогую квартиру с инструментом), буду делать маски, обливаться холодной водой — займусь собой.
— Гениальное решение,— говорю,— непременно займись собой.
— А что, я неважно выгляжу?
Поди-ка угадай, "как слово наше отзовется..."!

Утешение

— Видела, как Миша нарисовал закат? — Петя нагоняет меня у волейбольной площадки. Я тоже решила полюбить себя: поиграть в волейбол, поразмяться.— Ты только посмотри! Мне Наташа дала, а я не удержался тебе показать. Помнишь, мы точно такое видели, когда возвращались с рыбалки'
Плохонькой акварелью Миша сумел передать тончайшие цветовые переходы. От неумения правильно пользоваться кистью на рисунке получились подтеки, похожие на бородатые дождевые тучи. Ночное закатное море, ощущение глубины, бездны подчеркивалось горизонтальной полосой света, отчеркивающей небо от моря, коричнево-буро-красное небо и оранжево-фиолетовое море.
Неожиданный, стремительный скачок от типично детского рисунка к реалистическому пейзажу!
— А вот это! — Петя показывает следующий лист. Тот же закатный пейзаж, но цветовое решение — иное. Первый рисунок — тревожный, напряженный — только что село солнце. Второй — спокойный, умиротворенный.
— Скажи, здорово! — радуется Петя.— Я бы в жизни так не смог.
— Здорово. Но насчет того, смог бы ты так или нет, неизвестно. Один писатель сказал: «Чтобы написать, надо писать». А чтобы нарисовать, надо рисовать. Вот ты два дня подряд рисовал свое «красивое и непонятное», великолепно вышло. А скажи, разве тебя к этому кто-нибудь принуждал?
— У Миши все равно в сто раз лучше.
— У него другое.
— Ну и что?
— Петь, давай лучше играть в волейбол!
— Я не умею.
— Умеешь.
— Нет, я ничего не умею на свете.
Понурив голову, Петя бредет от меня с Мишиными рисунками.
— Петь? — окликаю я его.
— Ну чего тебе?
— А какое ты стихотворение сочинил в электричке!
— Ну и что!
— Ничего. Просто очень хорошее.
Поди тут, утешь! Как любой матери, мне хочется, чтобы мой ребенок всегда был весел и бодр. Но имею ли я право ограждать его от страданий? Страдания, как и радость, укрепляют дух. А сила духа — не именинный подарок, а в первую очередь, умение преодолеть себя. Тернист путь, но человек выстоит. Я понимаю Петю. Миша на четыре года младше, а как нарисовал закат! Он смог себя выразить, а Петя нет. Но он находится в поиске. В этой ипостаси он уже не только мой сын, которому достаточно поцеловать ушибленную коленку. Он — личность. И как личность имеет право на страдание.
Есть прекрасная книга «Свет мира» Халдора Лакснеса. Это роман-притча о том, как мальчик мечтал стать поэтом, а стал... хорошим человеком. На строительство собственной личности ушла вся жизнь. Свет мира — это любовь, любовь не только вопреки, но и благодаря страданиям.
Но вот ребенок обращается к нам за помощью. То, что он приходит и говорит на «больную» тему,— само по себе хороший знак. Значит, он доверяет нам. А мы? Мы верим в него. И мы, любым доступным нам образом, внушаем ему эту веру: «Ты — сильный, ты все преодолеешь и выстоишь». Ребенок, скорее всего, никак не отнесется к сказанному или выраженному взглядом. Но он унесет с собой наши слова, в памяти запечатлится наш взгляд. Он пришел за поддержкой, и он ее получил. Дальнейшее — это наша вдумчивая работа, как практически помочь ребенку справиться с «непреодолимой» задачей, как помочь ему нарисовать закат. И действительно, как нарисовать закат?

Стыд превосходства

— Тебе нравятся цыганята? — спрашивает Петя. Рядом с нами живут цыгане. Четыре многонаселенных дома. Чумазые голопузые малыши и девочки в цветастых, аляповатых, на наш европейский взгляд, одеяниях бегают по двору.
— Мне они очень нравятся. Знаешь чем? Они дружные. Если чужой обидит цыганенка, то они всем табором отомстят. Привет! — небрежно бросает Петя цыганенку.
Он еще с прошлого лета перезнакомился со всем табором, благо, цыгане живут под боком, стоит выйти за калитку — и ты в цыганском дворе.
Аню привлекают маленькие котята, во множестве расплодившиеся под лестницей, а Петю — независимые, самостоятельные мальчишки. Им-то он точно завидует. Спрашивается, почему? Ведь он пользуется почти неограниченной свободой.
А дело в том, что они беспечны. Для них не существует слова «надо». Им не надо есть вовремя, не надо спать вовремя, у них, у мальчишек (девочки-то все время хлопочут по хозяйству, носят воду, поят и кормят свиней в хлеву), полная свобода, свобода без всякой ответственности. Они самостоятельно бегают на море, гоняют по двору петухов, кидаются камнями, а то просто сидят перед домом в пыльном песке, сыплют его на себя, и никто им ничего не запрещает.
— Мам, они одеты во все магазинное, а выглядят как-то по-другому,— говорит Петя.
— Верно. Дело не в самих юбках и кофтах, а в сочетаниях. Я бы никогда не надела оранжевый свитер, зеленую юбку, красные ботинки и поверх всего аляповатый платок.
— А ты думаешь, у них это случайно так получается?
— Что?
— Да то, что всего на себя намотают, а выглядит красиво. Мне, например, кажется, что красиво.
Незабываемое событие — мы в цыганском доме. Цыганка Мария, старуха с маленькими, глубоко сидящими глазами-углями, главная гадалка — по воскресеньям к ней выстраивается целая очередь — пригласила нас в гости. Удивляет обилие цветастых перин на кроватях — горы до потолка, пестрые занавески. И самое неожиданное — цветные муляжи в серванте.
— Это мне подарила подружка одна, из Москвы, какую красоту делают, прямо как живое.— Мария указывает на ядовито-зеленую пластмассовую гроздь винограда, оранжевый апельсин, красный помидор и фиолетовый баклажан. Этими дарами неживой природы заставлены две полки в серванте.— У моей золовки хрусталь. Сколько отдала, а красоты нету. Никакой красоты. Разве простое стекло хуже? — Мария подносит к свету фужер бутылочного стекла.— Простое мне лучше нравится. Ну что, раскинем? — профессиональным жестом проводит она по колоде карт.
— Мам, не гадай,— шепчет Петя мне на ухо,— прошу тебя, не гадай. А то нагадает что-нибудь страшное. Пошли отсюда.
— Дома мне у них не понравилось,— говорит Петя, когда мы выходим.— Все какое-то ненастоящее. И чувствуешь себя как-то неловко. Как будто ты культурный, что ли, и не найти общего языка с этими людьми. Как-то стыдно. Это, наверное, стыд превосходства...
— Мама, давай возьмем котенка! — Аня окопалась под лестницей цыганского дома. Манит котят ладошкой, и те высовывают свои мордочки.— Ты не любишь котят, они такие хорошие, а ты их не любишь!
— Нравятся? — Мария кивает на котят.— Забирай себе.
— Цыгане добрые,— хнычет Аня,— они дают, а ты не берешь.
А Мария поет:— Ах ты, мамка, мамка чернобровая...

Добытчики

Погода неустойчивая. Приходится тащить с собой целую сумку одежды. Еду мы решили не брать — в каждом рыбацком поселке есть магазин, а то и столовая.
— Я сам понесу.— Петя отбирает у меня сумку.
— А я корзинку.— Предусмотрительная Аня кладет в корзинку рогалик и яблоко.
Лес тянется вдоль всего побережья. Мы решили ехать в Плиньциемс, что в 20 километрах от нас. По здешним меркам — даль несусветная. А нам, жителям столицы, рукой подать. Те нелюбопытные, что живут летом в центре переполненной Юрмалы, знать не знают, что неподалеку от них — прекрасные леса, пустынные пляжи, озера, реки.
Сойдя с автобуса, мы обнаруживаем, что магазин в Плиньциемсе закрыт. Оказывается, все магазины в рыбацких поселках по вторникам закрыты. Как раз сегодня вторник. Это печально.
— У людей ничего не выйдет, если они друг с другом дружно жить не будут, вот этого я никак не могу усвоить.— Петя в сердцах пинает ногой поганку. Теперь он переживает, что мы не взяли с собой Эрика и Мишу. Тут так красиво — серебрится кора тонкоствольного ельника, отчего весь лес кажется бирюзово-серебряным, краснеет земляника на склонах, искрятся на солнце песчаные насыпи.
— Петя, а мы же с тобой дружим?
— Мы-то дружим,— вздыхает Петя.— Мам, как ты думаешь, от человека может пахнуть нечеловеком?— Петя сидит на широком пне, Аня рядом.
— Это как?
— Да так. Если он, например, лентяй, то от него пахнет ленью. Ведь человек должен немного трудиться. Я лично все обдумал: я лентяй и дурак, я не могу стараться.
— Петь, ты не дурак. Это Герка — балда.
Герка — наш четырнадцатилетний сосед, житель веранды большого дома. Он нет-нет да полупливает Петю. За это Аня справедливо его не любит. Да и я не испытываю большой симпатии к этому великовозрастному детине. Он пристает не только к малышам, но и к животным: в кошек кидает камни, Лесси, миролюбивейшую из всех собак, доводит до бешенства. Однажды я видела, как Герка стягивал ошейник на Лессиной шее, а когда Лесси начинала отчаянно скулить, резко отпускал поводок, и Лесси заливалась лаем. Когда я крикнула ему с крыши, чтобы он отстал от собаки, он улыбнулся невиннейшей белозубой улыбкой. «А я что? Я ничего. Мы же играем...» Может, во всем виноват переходный возраст и впоследствии Гера станет хорошим человеком, но нам, к сожалению, довелось познакомиться с ним в этот не лучший период его жизни.
— А ты хоть знаешь, что означает слово «балда»? — Петя обнимает Аню за плечи. Так они уютно пристроились вдвоем на пенечке, что и идти никуда неохота.
— Балда — это значит великий дурак. А ты. Петь, великий мудрец.— Аня заливается басовитым смехом.— Я так смеюсь, что у меня ум в голове трещит,— стучит она кулачком по своему выпуклому, с накатом, лбу.
Черника в лесу на редкость крупная.
— Как вишня,— показывает Аня Пете крупную ягоду.
— А у меня, как слива,— не отстает от сестры Петя.— Давай собирать. А то мама сварит варенье, а тебе не даст.
— Даст.— Аня не охотник до сборов. В этом смысле она в отца.
— Нет, не даст. Ты же не хочешь нам помогать.
— Ну, Петь...
— Вот и варенья не получишь.
— Хватит вам,— прерываю я перебранку. Аня расплачется, потом утешай ее. Лень, по чести сказать.— Ищи пока грибы. Грибы нам тоже нужны.
— Вот, Петь, я буду искать грибы. Понял? Петя с завистью глядит вслед сестре.
— Добери банку и хватит,— говорю я. Банка-то у него уже почти полная.
Аня несет шишку.— Можно, я буду в корзинку все свои «любимости» класть?
Дети бродят около меня, Петя боится заблудиться. Отойдет на два шага и уже кричит «мама».
Однажды он потерялся на аэродроме в Симферополе. Когда он нашелся и я прибежала за ним в комнату милиции, он был весь в слезах. Милиционер распекал меня, и Пете было стыдно. С тех пор он боится отстать от меня, потеряться.
— Ань, а давай играть в вопросы и ответы.— Петя садится рядом со мной, обирает куст, Аня рядом.
— Кто ты такая?
— Аня.
— Что ты любишь есть?
— Мороженое.
— Что ты больше всего любишь пить?
— Лимонад.
— Какую ты больше всего любишь носить одежду?
— Бархатную рубашку, бархатные брюки и кеды. (Все с Пети, потому и любимое.)
— Какую ты игрушку больше всего любишь?
— Яшку-обезьянку.
— Кто у тебя любимый друг?
— Ты, Петя.
— Что ты больше всего любишь рисовать?
— Мышку.
— Что ты больше всего любишь делать, когда на улице дождь?
— Куличики.
— А когда солнце?
— Сыпать сухой песок.
— Ну ты, Ань, молодец, так быстро отвечаешь, прямо не задумываешься.
Дети носят сучки, еловые ветки, складывают все это на песчаном холме — там безопасно,— разжигают костер. Пламя озаряет лица маленьких огнепоклонников. Насадив на прутики половинки рогалика, они жарят их над огнем.
Подрумянили — несут мне.
— Попробуй, какая вкуснятина. А если яблоко спечь? Петь, это будет точно вкуснятина.
— И чего мы не взяли из дому «Определитель растений»! — в какой раз сокрушается Петя.— Сколько растений, а мы не знаем, как они называются.
— Напиши папе, он привезет.
— Ну ты мыслечит! Я как раз и подумал это сделать! Костер догорел, мы засыпали угли песком.
— Мам, все-таки мы у тебя добытчики,— гордится Петя. Мы набрели на пригорок маслят.— А как ты считаешь, человек мог бы никого не убивать из зверей, есть только то, что растет в лесу?
Вопрос на засыпку. Если рассказать Пете, что в Индии корова — священное животное, индусы с голоду будут помирать, а корову не тронут, что Лев Толстой, Ганди и множество их последователей были вегетарианцами, он перестанет есть мясо. А он и без того щуплый, маленький. Побеждает материнский эгоизм, и я плету что-то маловразумительное о том, насколько необходимо мясо растущему организму.
— Мам, я все пропустил. Пока ты говорила, я папе стихи сочинял. Записную книжку, скорей!
— Если хочешь, прочти.— Петя подает мне записную книжку. Страница исписана строчками. Почерк такой, словно он никогда не учился в школе.— Читай про себя. Это так, рифмы. Не вышло.
«Не всегда я тобою любим, но всегда буду твоим. Не всегда ты доволен мной, ведь порой начинается бой, и морской, и сухой, и такой, вот пишу тебе стихи я, дома чтоб не случилась стихия, в общем, пока, заканчивается рука. Пишу еще стихотворенье — Петрушиной руки творенье. Как ты живешь, мой давний друг? И что творится там вокруг? Тут купайся целый день, если только болезнь не придет и в больницу не увезет. А если тебе повезет, плескайся, играйся, но только не тони, вот это уж ни-ни. Пап, привези «Определитель растений»!
— А я спать днем буду? — спрашивает Аня.
— Сегодня не будешь.
— Это хорошо,— кивает она, а глаза-то сонные. Можно уложить ее на берегу, в дюнах, тряпок у нас с собой полно, благо, пока не пригодились — дождь прошел стороной. К морю мы идем долго, перебираемся с холма на холм.
— Копченой рыбой пахнет,— тянет Петя носом. Дети устали, проголодались, просят пить. А где возьмешь питье? Магазин закрыт, до остановки автобуса километра полтора, не меньше. Что если добраться до коптильни? До трубы рыбзавода метров триста по берегу.
Пока дошли до коптильни, Анька вся изнылась. Наши муки были не напрасны — рыбаки напоили детей, вдобавок подарили нам три копченые трески, да еще извинялись, что хлеба нет.
— Какие добрые! — в голос восхищаются дети.— Мы сидим в лодке, около коптильни, едим рыбу.— А можно есть вместе с кожей? — спрашивает Аня.
— Мам, а ты помнишь, как в «Золотой лихорадке» Чарли Чаплин шнурки ел и каждый гвоздик обсасывал? Мы сейчас в точности напоминаем эту картину.
— Нам рыбаки это дали прямо без денег, правда. Петь? Петя кивает. Он уплетает рыбу и не может вымолвить слова. Переводит дух, говорит
— Я когда вырасту, стихи писать не буду. А пойду моряком во флот. Деньги-то надо зарабатывать.
Недоволен своим сочинением, сердится на себя. Хотел сочинить прошение в стихотворной форме, а вышло не то.
Всю обратную дорогу дети поют.
«Саве ву планте ле шу!» — запевает Петя.
«А ля моде, а ля моде»,— вторит Аня.
Оба сияют — учитель и ученица. Много ли им надо?!

дальше
   
присылайте ваши материалы на эту тему
Скачать книги этого автора: 
"Освободите слона"
"Лето на крыше"
"В начале было детство"
Содержание: 
От автора
Лето на крыше
Голоса детей и птиц
Образованная мама
Умей передать ритм
Море плачет. Небо плачет. Мама плачет
Не трогай, не прыгай, не подходи!
Красивое и непонятное
Жар-птица в пятках
Внезапное зло
Модель скрытой агрессивности
Крошечка-хаврошечка
Рыбалка в дождь
Свободный паровоз
Зачем люди растут?
Мажор или минор?
Канава
Импринтинг
Хвали нас, мама!
Тишупе
Спрессованные эмоции
В латышской семье
Дети в лесу
Глубокие корни
Качели на двоих
Душеспасительные беседы
Утешение
Стыд превосходства
Добытчики
Главная мысль
Музыка и дети
После концерта
Волшебная гора
Душевный друг
Кошкин дом
Почему я такой?
Почему птицы голые?
Расставание
Когда тревожно...
Идиллия
Мама, зачем мы тебе?
Творческий отчет
«...И нет лучше друга...»
   
  
Copyright © Раннее развитие детей. Сайт Лены Даниловой
Публикация любых материалов сайта допустима только по согласованию с редакцией.

Главная | Новости | Всё о раннем развитии | Кладовая | Мастерская | Здоровье | Мамины заботы | Полезные адреса | СсылкиФорум | Карта сайта | Почта

Магазин | Всё о детях до года | Всё о детях от 1 до 3 | Всё о детях от 3 до 5 | Всё о детях старше 5